П.П.: Леонид Чернышев с детских лет находился под влиянием Василия Ивановича Сурикова, а уж тому в смелости не откажешь! Наверное, Чернышев мысленно соотносил могучий Енисей и легендарный Нил. Знал бы он, что спустя 60 лет сибирскую реку перекроет плотина ГЭС, которая затем станет прообразом для Асуанской плотины на Ниле. Иногда символические художественные построения и архитектурные соотнесения задают алгоритмы для экономического развития.
А.Д.: Мой вывод с позиций долгой прожитой жизни, долгого творческого пути и изучения исторического опыта градостроения: архитектура – это прежде всего власть, то есть решение государственной власти. Причем неважно – демократическая власть или тоталитарная, важны осознание ею своей ответственности и воля… И нашему городу повезло. Здесь всегда были энергичные, замечательные энтузиасты строительства, которые были готовы неустанно прилагать энергию и силы. Ведь Красноярск – упрямый город, и здесь власть должна быть сильной.
(Интервью "Свет, который в тебе", опубликовано в Сибирском архитектурно дизайнерском журнале "Дом снаружи и внутри", июнь 2004 г.)

Тьма египетская

Откуда взялось это выражение? Почему в Египте тьма? Или я что-то перепутал? Однако четко помню: именно так ругался, когда шел, стуча каблуками ботинок по камням пола подвальной галереи, – в полной темноте, изредка щелкая кремнем зажигалки, чтоб не сбиться с курса.
Дело в том, что выключатель был как раз на другом конце коридора, у туалета, куда, собственно, я и направлялся. А караульное помещение моего ночного дежурства находилось в противоположном углу галереи, построенной по периметру квадратного полуподвала, где в середине располагалось хранилище фондов музея, опечатываемое на ночь.

Египетский храм на берегах Енисея.

На плане, в горизонтальном разрезе, здание красноярского краеведческого музея образует пять квадратов – большой центральный и малые, выдвинутые по углам. Тот самый псевдоегипетский храм с четырьмя угловыми башнями. Еще в детстве я любил подниматься на мост (он рядом с музеем) и, пройдя чуток, оказывался вровень с рельефными фресками, украшающими верх здания, – любовался на сценки из жизни фараонов и титечки обнаженных рабынь. Однако, к стыду своему, до сих пор не знаю: откуда эти рисунки перерисовал архитектор Чернышев? В музее мне пришлось проработать почти два года – успел за это время прочитать "Историю Сибири" Андриевича, пару книг областников-квазисепаратистов Ядринцева и Потанина, журнал "Сибирские записки", издаваемый Крутовским (врач и общественный деятель, который помог Ленину получить ссыльную путевку в Шушенское – в курортную зону к арбузам и помидорам). Еще я подготовил доклад о походе Ермака да второй раз женился. Были также многочисленные командировки: как-то доставлял с Саяногорского алюминиевого завода 20-килограммовый слиток алюминия-как исторический экспонат, мемориальный образец с первой плавки первого электролизера. Тащил в рюкзаке за спиной, как величайшую ценность. Еще я по окрестным деревням ездил с лекциями да в Москву – столицу сопровождал музейную выставку.
Заявляю: общение с материализованной историей, с музейными предметами формирует ум лучше, нежели абстракции философии. Поэтому я был даже рад, что после исключения из аспирантуры оказался волей случая здесь, где вместо "философских вопросов физики" стал задумываться над хроникой существования. Между прочим, мифологический Хронос – бог времени, а время – это основа физической науки. Но сие надо было почувствовать… До сих пор ощущаю золотистое зловещее тепло бронзового боевого кинжала (раз в год предметы извлекались из витрин и обтирались от пыли). Сейчас – он экспонат, а быть может, тысячу лет назад кому-то артерию на горле резанули… Примерял я и средневековые рыцарские латы, а девчонки-сотрудницы надевали на себя кринолины, заводили и запускали граммофон – играла старинная пластинка с веселой песенкой "Еврей и семь его дочерей". Кстати, в хранилище я видел и целый штабель пыльных свитков Торы – во времена атеизма изымали у еврейских общин по всему краю.
Сотрудники дежурили ночью по графику, по очереди, а дежурили как-обычно спали в своих кабинетах. Мне не спалось – что-нибудь печатал (сочинял тогда всякую литературщину) или же бродил по музею. Привидений не видел, но зато отражался в старинных зеркалах мой лик, когда его носитель шел, подсвечивая "тьму египетскую" огоньком зажигалки. Дежурить приходилось довольно часто – жил рядом и не отягощен бытом, вот начальство и поручало.
Но, к счастью, во время ограбления музея дежурил все-таки не я. А кто? Позабылось. Впрочем, помнится, злополучного сторожа никто лично и не тронул – он попросту проспал вторжение, как проморгала нежданных гостей и старуха-овчарка, обитавшая в конуре у служебного входа.
Воры проникли через окно, подставив лестницу с другой стороны, где музей примыкает почти впритык к мосту – там глухой проулок. Стекло тихо выдавили. Это были, как потом оказалось, романтичные ребятки из какого-то ПТУ – и выпотрошили они профессионально-технично всю экспозицию Гражданской войны, забрав ружья, сабли и многочисленные знаки отличий. Коллекция получалась знатная – и не для перекупщиков, а как экипировка для игры "в войнушку". Хотя могла бы случиться и не игра. Но не случилось. Хронос распорядился по-другому, а в свои распоряжения еще и меня вписал.
…Я криво сидел на заборе, как растерянный петух. Даже что-то сипло прокукарекал, вроде как – "Сюда! Сюда!". До автобусной остановки по прямой метров тридцать, и люди, стоящие там, с любопытством посмотрели в мою сторону. Сразу понял, что выгляжу нелепо и что на зов никто не придет. И параллельно возникло противное ощущение, что как раз сейчас из зарослей жухлой осенней полыни появятся грабители, вернувшиеся за сокрытым сокровищем. Тут же ценности! Восседая на заборе, я смотрел вниз на несуразный тайник во впадинке между дощатой оградой и продолжением взгорья. Черные колчаковские импортные винтовки – торчат дула и приклады между стеблей травы, здесь же блестит, намокшее под дождем, широкое лезвие полицейской шашки, есть еще штыки-кинжалы, а чуть в сторонке-ящик из-под патронов, наполненный разными предметами…
Дождь невидимо накрапывал. По мосту двигались машины. Советские люди на остановке по-прежнему ждали автобуса. Я успокоился. Пришла надежда, что за пару минут ничего не изменится. Спрыгнул с забора в сторону музейного двора и побежал во всю прыть. Вкатился в вестибюль у вахты, где еще толпились сотрудники, кричу: "Пойдемте скорее, я все-все нашел!!!" Потом помню, как принесли все эти ценности, и даже еще не успели их все принести, как раз доставили одного из воров. Эти волчата, вытащив музейные предметы через окно, не поволокли их через ночной город, а припрятали за забором, рассчитывая подогнать машину. Машину пытались где-то рядом угнать, но попались. У задержанных (те, мол, "хотели покататься") милиционеры изъяли из карманов кучу орденов-медалей и других мелочей, вроде сувенирной ручки с золотым пером. Найденное внушало подозрения, а когда утром поступил сигнал об ограблении музея да появился примерный список похищенного – почти сразу же факты соотнесли и признавшихся грабителей привезли на место преступления. Так что, если быяине нашел тайник с ворованным, – все равно бы ценности вернулись под казенную крышу. Но я нашел. На свою беду. Вдруг ощутил на себе озадаченные взгляды-выражающие то ли невысказываемое подозрение в чем-то, неясно в чем, то ли подспудный страх. Может, кто-то предположил, что у меня рентгеновское зрение? На самом деле, конечно, не было никакого ясновидения. А было так. Когда все стояли в музейной галерее и переживали случившееся, мы с художником и милиционером вышли во двор покурить. Реставратор и озвучил мысль: "Может, никуда они ворованное не увезли, а спрятали где-то здесь?"Мыпоходили по двору, но без толку. Надо сказать, что в середине 80-х годов ХХ века, в период до реконструкции, музей наш не имел красивой пристройки и чистой замощенной площадки с фонтанами и сквериком. Был там, что называется, "задний двор": в нем ямы с музейными отходами (обломки мамонтовых костей и осколки "полезных ископаемых"), избушка-подсобка кривобоко лепилась, и выше по склону шел вдоль двора темный гнилой заборчик. Когда художник-реставратор и следователь-милиционер, выкурив свои папироски, отправились в помещение от дождя подальше, я от них отстал и решил пройтись вдоль верхней ограды. Шел, разводя траву и заглядывая в щели, – пока не увидел, как среди растительной пестроты, мельтешившей между досок, блеснул зловеще металл.
Тут-то я и вспорхнул, неведомо как, на забор. Остальное вы уже знаете.
Между прочим, среди украденных винтовок одна вполне боевая наличествовала. Все те, что из постоянной экспозиции Гражданской войны, были со спиленными бойками и просверленными дулами – не постреляешь. А вот одна, со стенда выставочного, посвященного боям Второй мировой, – извлеченная из фондов и целехонькая. Эта винтовка составляла часть демонстрируемого огнемета. В войну были такие агрегаты у нас и у немцев. За плечами бак с бензином – вверху бака копятся горючие пары, их подкачивают, повышая давление, с помощью ручного насоса. От бака идет шланг к концу дула: в момент выстрела холостым патроном открывается клапан – газированный бензин под давлением выхлестывает – аэрозольная горючка поджигается огнем пороха и одновременно устремляется за воздушной посылкой холостого выстрела. Вылетает огненный стержень, за которым тянется факел, бьющий, как говорят, на расстояние до 10 метров.